Рассеянные мысли [сборник] - Уильям Моэм

У него отличное чувство ритма. Его проза, как симфонии Гайдна, насыщена мелодикой восемнадцатого века с истинно английским колоритом; вы слышите в ней барабаны и дудки, но они не заглушают его собственного голоса. Это мужественная проза, и я не знаю никого, кто бы так сочетал мощь и элегантность. Если сегодня его стиль кажется нам немного суховатым, то причина в том, что, как большинство авторов восемнадцатого века, он использовал общие и абстрактные термины там, где мы сегодня отдаем предпочтение специальным и конкретным. Это придает современной прозе большую живость, хотя, возможно, за счет выразительности. Мне показалось забавным попробовать переделать одно из предложений Берка на манер современных писателей. Я выбрал почти наугад. «Даже самые чувствительные натуры, оказавшись в ужасной ситуации, когда нравственное чувство требует от них отступления от собственных правил ради своих же принципов, могут закрыть глаза на то, как беззаконие и насилие вершат казнь лицемерного благородства, несправедливыми гонениями бесчестившего человеческую природу». Это красивый, завершенный период, его смысл совершенно очевиден, в нем нет архаичных слов, и тем не менее в нем есть отчетливый привкус того времени. Сегодня никто бы не стал так выражать свою мысль, и, мимоходом замечу, мало кому сегодня могла прийти в голову такая мысль. Возможно, современный писатель сформулировал бы ее следующим образом: «Бывают времена, когда даже людям, обладающим высокими моральными принципами, не остается ничего, кроме как поставить дух закона над его буквой и оставаться в стороне, когда изнеженных аристократов, порочивших своими поступками человеческий род, настигает возмездие, каким бы жестоким и лицемерным оно ни было». Я не утверждаю, что это хорошая фраза — она лучшее, чего мне удалось добиться после нескольких попыток, и я вынужден признать, что она не обладает ни уравновешенностью, ни благородством, ни компактностью оригинала.

Берк был ирландцем, а ирландцы, как известно, склонны к многословию. Хорошего понемногу — не их девиз. У них столы ломятся от роскошных блюд, от одного вида которых испытываешь пресыщение, но, если вы вдруг вздумаете взяться за эти пироги с дичью, кабаньи головы и великолепных павлинов, то сразу же обнаружите, что они, как в итальянской опере, сделаны из папье-маше. Английский язык очень богат. Как правило, у нас всегда есть выбор между разговорным словом и литературным, конкретным и абстрактным; вы можете излагать свою мысль напрямую или иносказаниями. Величие натуры Берка заставляло его прибегать к высокому стилю. Его темы были очень важными, и, я полагаю, он считал, что для них и для него самого простой стиль не подходит. «Берку очень идет метафоричность, — говорил Фокс. — Для него это естественно, он так разговаривает с женой, прислугой, детьми». Надо признать, что иногда такая манера утомляет. Она стала одной из причин его неудач в палате общин. Величайшую из произнесенных им там речей «О примирении с тринадцатью штатами» лорд Морли описывает как «наиболее сдержанную, последовательно аргументированную, со всей полнотой отражающую затрагиваемые вопросы, благородную и примирительную по сути своего воззвания». Это всех оттолкнуло.

Доктор Джонсон писал, что в его время мало интересовались стилем, поскольку все и так писали довольно хорошо. «Изящество стиля распространено повсеместно», — утверждал он. Даже на этом фоне Берк выделялся. Современники восхищались богатством его словаря, его блестящими сравнениями и гиперболами, его плодовитым воображением, но при этом не обязательно одобряли. Хэзлитт передает разговор между Фоксом и лордом Холландом относительно стиля Берка. Оказывается: «Этот благородный господин не одобрял его, считая чересчур броским и поверхностным. Он называл подобную манеру пустоцветом. На что мистер Фокс отвечал, что хотя ему часто приходилось слышать подобные возражения, они представляются ему необоснованными, поскольку под этими цветами часто скрыты зрелые плоды, и на самом деле стилистические красоты скорее затрудняют восприятие мыслей, которые они призваны оттенять. В подтверждение своей позиции он предложил взять книгу и изложить любую страницу простым, естественным языком. Когда же он это сделал, лорд Холланд признал, что часто пропускал главную мысль, ослепленный блеском художественных приемов». Поучительно, что в те достославные времена благородные лорды и видные политики интересовались вопросами стиля и на досуге занимались подобными упражнениями. Но если действительно яркость манеры Берка мешала его светлости вникнуть в смысл высказываний — это бросает тень на стиль. Художественные приемы призваны не сбивать читателя с толку, а наоборот — прояснять для него смысл; цель сравнения или метафоры — облегчить восприятие мысли и, подтолкнув воображение, сделать ее более приемлемой. Иллюстрация бесполезна, если она ничего не иллюстрирует. В отличие от большинства писателей восемнадцатого века Берк был романтиком и поэтом; именно этим объясняется такое многоцветие его прозы. Однако его целью было убедить, а не развлечь; он прибегал к выразительным средствам не только для того, чтобы разъяснить свою позицию; обращаясь к чувствам и страстям, он рассчитывал вернее добиться согласия. Я не знаю, когда состоялся разговор между мистером Фоксом и благородным лордом, но, если «Размышления о революции во Франции» к тому времени уже вышли, Берк мог бы прибегнуть к ним, чтобы оспорить точку зрения его светлости. В этой работе украшения настолько проникают в ткань произведения, что становятся неотъемлемой частью аргументации. Здесь образность, метафоры и сравнения выполняют свое предназначение. Лишь один пассаж, наиболее известный, вызывает у меня сомнение — тот самый, где Берк рассказывает о том, как он видел Марию-Антуанетту в Версале, когда «она едва вступила в эту сферу, украшением и отрадой которой стала». Я не буду его приводить, поскольку он есть во всех антологиях, но, на мой взгляд, он излишне высокопарный. Однако если этот отрывок нельзя назвать прекрасной прозой, то с точки зрения риторики он великолепен, хотя и представляется мне немного абсурдным. «Я думал, что десять тысяч шпаг будут вынуты из ножен, чтобы наказать даже за взгляд, который мог показаться ей оскорбительным». И концовка просто замечательна: «Щедрость, защита слабых, воспитание мужественных чувств и героизма — все разрушено. Исчезли и чувствительность к принципам, и целомудрие чести, которая ощущала позор, как рану, которая внушала отвагу и в то же время смягчала жестокость, которая оживляла все, к чему прикасалась, и при которой даже порок утрачивал половину зла и грубости».